Отправлено: 30.05.09 22:16. Заголовок: Творчество Ильи Маслова

Могущество Черного Бога

Блики огня, потрескивавшего в маленьком очажке, тщетно силясь разогнать царивший в полуземлянке мрак, плясали на стенах полуземлянки, выхватывая из тьмы то резное лицо одного из Старых Богов, то связку кореньев или трав, то звериную шкуру или чучело ворона. Отблески пламени озаряли и лицо хозяина всего этого добра, что-то нараспев шептавшего над чашей терпко пахнущего варева. Черное, ниспадавшее волнами до самого пола просторное одеяние сливалось с темнотою, и иногда могло показаться, что лишь лицо заклинателя - покрытое морщинами и шрамами, безбородое, но с длинными усами, едва не ниспадавшими на грудь - таинственным образом держится в воздухе. Седовласый и сутулый, он все же не походил на старика, и в каждом его движении читалась уверенная сила человека, не привыкшего ни выставлять свои чувства напоказ, ни медлить с претворением уже задуманного в жизнь.
Закончив шептать, хозяин полуземлянки повернулся к ложу, которое прошлой ночью уступил нежданному гостю. Внимательные серые глаза встретили взгляд других глаз, синих - полных страдания и отчаяния. Присев на край ложа, заклинатель протянул чашу лежащему:
-Пей, боярин. Это не поможет - ничто не поможет.
Бледные губы распростертого на мягких шкурах великана дрогнули:
-И так... не поможет... Помру я нынче, Темнояр. Пей сам... Не хочу горло... тревожить.
Глаза хозяина полуземлянки сузились:
-Жить не хочешь, боярин? Богам воины нужны. Не в Ирии - здесь.
Вместо ответа умирающий положил руку на чистую тряпицу, покрывающую правую часть широкой груди. Темнояр предостерегающе перехватил его ладонь:
-Не тревожь рану! Копьем ведь, не иголкой ткнули!
-Верно... Копьем. Не печенежьим - русским. Оттого и жить... не хочу.
Темнояр не успел отдернуть руку, и в его сознание, необычайно восприимчивое, как и у всякого волхва, хлынули обрывочные воспоминания умирающего о битве, отгремевшей два дня назад. Ревет рог... Взмывает на дыбы конь... Тяжелый харалужный клинок вздымается и падает, рассекая вместе со шлемами русоволосые головы... Неожиданно налетевший всадник княжьей дружины... Боль в груди, падение, кровь горлом...
А боярин вдруг в последнем, предагональном порыве вдруг приподнялся на одной руке и устремил дрожащий перст на волхва:
-Таким, как вы, верили... Братья, мол... Образумятся... Образумились, кровососы! Все у нас отобрали - землю, богов... Покойнику ромейскому отдали, жиду-удавленнику! А все вы - отговорили против князя с оружием идти... Братскую кровь лить... А они нас за братьев ли держат? Вот как держат - налетают, как степняки какие... Малой кровью надо было великой крови избегнуть... - последняя фраза, выпаленная на одном дыхании, окончательно истощила силы боярина, и он тяжело рухнул на шкуры, натужно захрипев и закашлявшись. Темнояр ничего ему не ответил, лишь отставил чашу в сторону - ничто не поможет человеку, если тот сам не желает жить. А оправдываться в той вине, что возложил на него боярин, не перед умирающим надо, а перед живыми.
-Слышишь, волхв... - Темнояр наклонился над стремительно теряющим силы боярином - Нерусь они теперь. Детей у матерей и отцов отбирали - крестить, а кто взрослый и креститься не хочет - тех живьем жгли. Как немцы с предками моими... с варягами... Как ромеи с болгарами... Теперь так русичи с русичами... Ты ж Черному Богу служишь... Неужто стерпит?..
-Не ведаю того. - ответил волхв, но боярин уже окончательно утратил связь с реальностью и впал в предсмертное забытье. Темнояр отвернулся в сторону и задумался, подперев подбородок кулаком.
Через некоторое время скрипнула дверь полуземлянки. Не поворачиваясь на звук, волхв полуутвердительно спросил:
-Звяга? Трав собрал?
-Собрал, батюшка.
-Поздно. Не понадобились боярину ни вчерашние твои травы, ни нонешние. Вон, пить не стал. - Темнояр, наконец, повернулся, и глядя прямо в недоумевающие глаза подростка, сказал - как отрубил: - Помер боярин только что. С Богами беседует. Волхвов, знать, хулит...
-За что?...
-А-а... - Темнояр встал, подошел к Звяге, положил ему на плечо тяжелую ладонь и сказал: - Слушай меня внимательно. Времена лютые пришли, и Кривда Правду совсем одолевает. Ты молод еще, не место тебе со мной. Начаткам я тебя научил, остальное сам домыслишь, коли пожелаешь. Князь близко с людьми своими стоит, так что уходи этой ночью. Сейчас прямо.
-Как - так уходить?
-А так. Бери еды, сколь сможешь унести, да гусли, да нож - и ступай, куда глаза глядят. Русь большая, авось не вся еще под удавленником ромейским поклон бьет. Только смотри, не показывай, что знаешь. Коли без того никак, знахарствуй - только наших Богов не в голос поминай, в голос - Христа, а не то схватят. Но если видишь кого толкового - учи, как я тебя учил. Ну, давай, собирайся. Я тут тоже не задержусь.
-Тоже уйдешь, батюшка? А если я с тобой?
Темнояр покачал головой:
-Разными тропами пойдем мы... Ты - к людям. А я - на капище.

Отойдя шагов на двадцать от своей - теперь уже бывшей - обители, Темнояр не удержался и оглянулся. Пламя вырывалось из дверей и отверстия в крыше, охвати уже все внутри полуземлянки, ставшей погребальным костром и мертвому боярину, и прежней судьбе хозяина: сначала воина по имени Славомир, ходившего в полках Святослава, затем - волхва, сменившего имя, данное родителями, на Темнояр, а меч витязя - на посох, увенчанный козлиным черепом.
Глядя на огонь, Темнояр словно на миг перенесся в тот далекий день, когда под южным небом над чужим городом вставал иной, великий, пожар, когда стрелы и мечи русичей почти очистили стены от ромеев, и когда, упав со стены, Славомир по сути перестал существовать - ведь тот, кто встал с ложа через несколько недель, уже был не воином, а служителем Черного Бога. Теневой, Замогильный лик Велеса потребовал от русича иной, не ратной службы сородичам - быть может, потому, что воина, сотни раз смотревшего в лицо смерти, уже не испугает ни она, ни то, что за нею...
Волхв отвел глаза и продолжил путь, не оборачиваясь назад уже до самого капища.

В отличии от богатых капищ Богов Неба и Земли, холм, где издавна чтили Черного Бога, был пуст и гол. Ни образов, ни даже ограды: Костям Живым На Троне были ни к чему жалкие потуги смертных отразить резцом или кистью Его величие, а в чьей-то защите Темный Лик Велеса не нуждался. Места, где Его чтили, не менялись на протяжении столетий. Лишь один образ Его - черный, с грозящим копьем в руке - был в далеком храме Арконы, но и то лишь для того, чтобы не оскорбить, ведь там собраны образы всех Богов. Облик капища Черного Бога должен был напоминать о том, что преходяще все людское, и лишь Вечное - Род, Земля, Правда - воистину вечно.
Темнояр поднялся на холм. Он ничего не говорил - ни про себя, ни вслух. Черный Бог и так все ведал. Волхв опустился на колени и в свете полной луны принялся рыть землю голыми руками. Странно, но за все годы, за которые вершину холма топтали ноги служителей и простых родовичей, земля там не затвердела, отнюдь - она была рыхлой, сочной, черной и даже влажной, как и подобается Матери Сырой Земле, которая все рождает и все принимает в себя. Не случайно один из ее ликов - Мара-Морена, супруга Живых Костей...
Прошло около получаса, прежде чем Темнояр вынул из ямы то, что годы назад похоронил, отдал Черному Богу взамен посоха, как думал - навсегда. Тяжелый сверток надежно предохранял свое содержимое от всякого вреда. Мгновение - и в лучах луны сверкнула харалужная сталь. И ту же ночное светило, око Велеса, затянули набежавшие тучи, а волхв ощутил присутствие у себя за спиной.
Черный Бог сам пришел к нему второй раз в жизни.
Темнояр торопливо, сбивчиво зашептал, одной рукой сжимая меч, а другой вцепившись в посох:
-Не могу больше, владыка... Верно боярин перед смертью сказал - нерусь они. Хуже всяких чужаков. Ненавижу. Отпусти меня. Дай мне отомстить - об этом прошу...
Тот, кто стоял за его спиной, хранил молчание. Но зато сердце Темнояра едва не разорвалось от множества образов, обрушившихся на сознание волхва. Ледяная, костлявая рука легла на его левое плечо. Вохв крепче сжал меч и с силой всадил нижний конец посоха в дно разрытой ямы. Теперь козлиный череп будет возвышаться здесь, покуда враги Старой Веры не решатся на свою беду придти сюда.
-Проклятье фрязину с ромеем, проклятье хазарину-жидовину, проклятье степному разбойнику, а и вам проклятье, родоотступники! Оседлай, Мара, ледяной ветер, хватай их, тащи в Пекло самое! Выходите покойники безглазые, берите добычу свою, рвите когтями, грызите зубами, пейте мозг с очами у врагов да предателей! Что от Даждьбога-деда укрылось, что от Перуна-батюшки спрятано - ты, Пекла хозяин, вызнай, да воздай сполна по делам неправедным! Пусть губит их рука моя - а слова мои в десять крат больше губят! А как сгину я, пусть слова мои живут да месть творят на отступников! Слава Костям Живым На Троне и Власть Ему над предателями!
С каждым словом неведомая сила, струясь из костлявой руки на левом плече, переходила в сердце Темнояра и растекалась с кровью по всему телу. И когда он, наконец, отпустил твердо укрепленный посох с черепом козла, схватился за рукоять меча обеими руками, поднял оружие над головой и протяжно, по-волчьи, завыл, задрав голову к луне, это был уже не волхв Темнояр, и не воин Славомир, но нечто невыразимо древнее и могущественное.
Имя - и Путь: Волкодлак.

Первыми в княжьем стане почувствовали опасность лошади. Дико заржав, они забились на привязях, а когда воины попытались успокоить их, животные и вовсе оборвали привязи и разбежались по сторонам. Сам князь, с которого мигом спала прежня уверенность в своих силах, про себя помянул и Христа, и Перуна, а воины его - русичи, варяги и нурманны - принялись негромко переговариваться о неупокоенных душах и близком капище Черного Бога, затерянном в этих лесах.
Подул холодный ветер, завывавший в ветвях деревьев, а луну все чаще стали заслонять бегущие облака, пока и вовсе не закрыли.
-Факелы! Зажигайте от костров факелы! - закричал князь, но отклики исполняющих приказ дружинников вдруг оборвались. Все - от князя и его духовника-грека до последнего мальчишки-меченоши почувствовали необъяснимый, неизвестно чем вызванный ужас: не страх перед диким зверем или врагом, который воины привыкли давить в себе, а скорее тот липкий страх, который охватывает человека, понимающего, что он только что совершил нечто ужасное, после чего вся прежняя жизнь идет на смарку, а мир не может оставаться таким, как раньше.
И из теней, вставших до небес над лагерем, раздался голос, в интонациях которого не было ничего человеческого. Даже ненависти.
-Я пришел судить тебя, изменник Роду! Тебя, твоих убийц и твоего бога-удавленника.
Неимоверным усилием воли князь, призвав на помощь все небесные силы, ответил:
-Если ты мужчина, выйди и сражайся! Если злой дух, то изыди именем Господа!
Из темноты послышался сухой смешок, а затем голос ответил:
-Твой бог, как вы говорите, умер за вас: он был побежден моим! И ты слишком ценишь свою шкуру, предатель: я не буду сражаться с тобой. Я просто убью тебя!
Послышался жуткий волчий вой, а в следующее мгновение луна выглянула из-за туч, озарив стан, князя, нелепо столпившихся воинов и фигуру в черном, стоящую в самом сердце княжьего лагеря. Одним прыжком страшный гость преодолел расстояние, отделявшее его от князя. Тот выхватил меч, и лишь природный инстинкт воина помог ему в последний миг заслониться. Страшный удар сбил его с ног, меч князя отлетел в сторону, но чужак в черном не успел добить противника - справившись с замешательством, дружинники кинулись на волкодлака. Один из них почти сразу упал - самое острие вражеского клинка рассекло ему горло. Удары дружинников рвали длинное одеяние противника, но и только. Раз за разом он уходил от смертельных ударов и выпадом, раз за разом падали раненые и убитые из числа тех, кто окружал его. Даже появление духовника князя, чернобородого сухощавого попа со строгим лицом и орлиным носом, который поднял над головой распятье и громко начал читать "Да воскреснет Бог...", не помогло одолеть страшного гостя.
Он сам прекратил сражаться и опустил меч. Безумные, пылающие неземным зеленым пламенем глаза волкодлака застыли на лице раненого им дружинника, который, будучи оглушенным ударом по наспех надетому шлему, силился подняться с земли. Шлем откатился в сторону, спутанные русые волосы набрякли от крови и пота, а голубые глаза постепенно обрели осмысленное выражение и наполнились страхом. Юноша, не раздумывая, умер бы за князя и Христа в обычном бою, но перед могуществом Черного Бога его храброе сердце было бессильно.
Дружинники не осмелились напасть на остановившегося в своей смертоносной пляске волкодлака, ожидая его хитрости. Но враг больше не обращал на них внимания. Он воздел руки к луне, к черным тучам над лесом, сквозь которые пробивался свет частых звезд, и теперь уже человеческим голосом закричал:
-Русич он! Боги! Да что же такое случилось на Руси?!. Что за морок?!.
Клинок человека в черном сверкнул последний раз, преодолев короткое расстояние полета, и по рукоять ушел в грудь княжеского духовника. Почти сразу в спину волкодлака вонзилось копье, которое сжимал сам князь, а со всех сторон обрушились клинки оставшихся в живых дружинников.

Они стояли лицом к лицу - тот, кто в земной жизни звался Славомиром и Темнояром, и тот, кто во все времена носил бесчисленное множество имен, среди которых Кости Живые На Троне было едва ли не самым простым и близким для человеческого сознания. Горящие глазницы древнего черепа встретились со взглядом убитого волкодлака. Костлявая рука сделала неопределенный жест, и связка железных ключей звякнула в ней, словно звенья кандалов.
-Не смог я! Русичи они, только нерусью обведенные! Какие бы ни были - братья...
Черный Бог снова сделал жест рукой - в ту сторону, где среди вековечного мрака, царившего в Нави, брезжил далекий свет.
-Ты... гонишь меня?
В пустых глазницах вспыхнуло и погасло сине-зеленое пламя.
"Не гоню. Ты нужен Богам в Яви. Ты нужен мне - среди людей".
_____________
Черные Рейтары

К утру пожарище задохнулось в собственном неистовстве, и напоминал о нем только удушливый чад, царивший теперь едва не на целую милю вокруг. Очередная деревня перестала существовать в эту ночь - ведь они всегда нападали ночью. Не из-за того, что стремились застать врага в расплох, а потому, что преследование испуганной жертвы в отсветах огня, разгоняющих непроглядный мрак, разжигало охотничий азарт. Те, кому не повезло пережить первый получас нападения, позднее присоединились к зарубленным, затоптанным конями и сожженным заживо: изнасилованные женщины с перерезанным горлом и повешенные на уцелевших от пожара деревьях мужчины. Разумеется, были и спасшиеся - они, отсидевшись в оврагах и под кустами, еще насочиняют историй о "божьей каре" и "бесовском воинстве"! Такова уж сущность человека - все, что кажется ему великим, злодеяние ли или подвиг, он приписывает Богу или Дьяволу. Почему-то при этом считая, что и тому, и другому есть дело до него и до его разоренной деревеньки...
Хотя легенда, созданная такими трудами, такой кровью и таким напряжением воли, что их хватило бы на все походы Барбароссы, явно приближалась к концу. Осталось лишь пятнадцать всадников - могучих воинов в крепких латах, которые всегда составляют основу любого войска... но которые сами по себе бессильны в настоящем бою, даже если их противник - всего лишь банда наемников с аркебузами и длинными пиками. Не сегодня, так завтра им предстоит умереть, а все из-за какого-то идиота из венгерских магнатов, который с вышеупомянутой бандой забрел в эти земли и решил в них похозяйничать. Делиться он ни с кем не собирался, тем более что местные жители видели в нем спасителя от неведомых конных разбойников, нападающих по ночам и не оставляющих в живых никого из попавших в их руки. Магнат был никем на поле боя, за что и поплатился, но его наемники, понявшие, что бежать некуда, стояли насмерть, пока не были перебиты все до единого, причинив при этом немалый урон неожиданно налетевшим на их лагерь врагам. Конечно, пятнадцати рыцарей вполне хватило, чтобы разорить ближайшую деревню, но крестьяне и есть крестьяне. Наверняка сюда уже бредет со своими ландскнехтами еще один "военачальник" из северных княжеств, Австрии или венгерских провинций Империи, который спустя несколько дней будет похваляться, что он победил тех, перед кем долгие годы трепетала вся Германия, и не одна она.
Да, если оглянуться назад, то совершено немало. Мрачное предание, несомненно, переживет века, и будет подаваться под тем или иным религиозным соусом в назидание потомкам. Их назовут демонами, вампирами, вервольфами, а их предводителя - самим Сатаной. И правда - мог ли быть человеком тот, кто пролил столько крови без всякой цели, которая была бы понятна жертвам, свидетелям и вообще кому угодно? Можно даже гордиться тем, что их дела заметны на фоне этой бесконечной войны непонятно кого с непонятно кем, бессмыслица которой стыдливо прикрыта религиозными распрями. Покойник Валленштейн, единственный полководец этого хаоса, который не был облеченным властью солдафоном, и то запутался в собственных оккультных упражнениях и в том, какую же сторону он занимает, потому и погиб нелепо, как раз за составлением гороскопа. Но сразу же возникло множество "валленштейнов", рвавшихся доказать, что и они - не хуже, и смысл войны оказался окончательно утрачен. Так чем же все они отличаются от отряда рыцарей, о котором давно уже никто не смел говорить в полный голос? Тем, что убивая, говорят о Боге и "имперских принципах"?
Таким же был, если припомнить, и отец, старый барон фон Гляйвитц. В молодости познакомившись с запретными алхимическими трактатами и философскими сочинениями, восходящими к киникам и гностикам, он утратил священный трепет перед церковью и монархами... Но деятельный разум, которому не терпелось найти возвышенную причину для махания мечом, заменил старые мифы мифами новыми, в духе которых он и принялся воспитывать любимого сына, единственного наследника. О, сколько слов было сказано им о Священной Римской Империи Германской Нации и о самой этой нации! Позабыв имя Христа, на его место он вознес имена Карла Великого и Оттона, а иногда шепотом произносил имя великого язычника Арминия. Проще говоря, старик мечтал о Великой Германии - объединенной, разумеется, не католической Империей, а протестантской Лигой. Однако там, где развеяны великие миражи, миражи поменьше надолго не задерживаются, и сын, молодой фон Гляйвитц, без всякого участия воспринимал слова отца. Со всей энергией юности он разрушил в себе и те догмы, в которых нашел утешение воспитавший его безбожник. Да так разрушил, что никто уже не смог убедить его в обратном.
Священная Империя? Германской Нации? Ха, не смешите меня! Империя, она же государство, созданная одними для порабощения других, но со временем порабощающая всех и уничтожающая всех, чтобы однажды пасть и возродиться в своих разрушителях? И за нее умирать? Или - ради нее жить? Чтобы - быть может! - попасть в число "великих полководцев" или "отцов Отечества"? Да любой пьяница подзаборный живет в тысячу раз мудрее любого высокоидейного героя, потому что пропойца хоть изредка живет во имя себя, когда напивается до бесчувствия, и радуется своей радостью, а герои живут для других и умирают для других, и радуются тогда, когда радуются эти другие. Быть таким? Служить этому?..
А "великий народ", за который все рвался сражаться помешанный на красивой гибели фон Гляйвитц - старший? Чем он отличается от другого "народа"? Тем, что время от времени, объединившись, идет его грабить во имя высоких идеалов? Но зачем ограничивать себя, объединяясь только со "своими" и грабя только "чужих", когда можно объединяться с кем выгодно и грабить тех, кого захочешь? Сколько было "великих народов", и сколько их ушло, как уйдут и ныне существующие - и ради того, чтобы тот или иной крестьянин называл себя "германцем", отец был готов умереть сам и заставить умирать своего единственного наследника? Ах, отговорки о том, что без нации не будет порядка... Какого "порядка"? Того, который заставляет сильных следовать за слабыми? Почему вообще человеку должно быть дело до чего-то кроме самого себя? Почему он требует какого-то обоснования своих поступков помимо "я так хочу"? Кто сможет объяснить это без загробных ахиней? И молодой барон лишь пропускал сказки о Богах и героях через сито своего разума, оставляя красоту и величие, но отбрасывая идеалы служения чему-то "запредельному".
Те, кто чудом спасался от мечей его воинов, называл их "Der Schwarze Rittertum", и это было в самую точку. С самого раннего детства молодого фон Гляйвитца завораживал образ Вотана и его Дикой Охоты, а также предание о том, как древние германские берсеркеры нападали по ночам на лагеря римских легионеров, размалеванные черной краской и воображающие себя "вотановым воинством". У барона не было их религиозного фанатизма и их языческой верности Роду, но зато было желание жить по своим правилам. Он, сразу после смерти отца, собрал вокруг себя полусотню таких же молодых ниспровергателей прежних авторитетов, и навсегда покинул замок. Среди его рыцарей были и аристократы, и безродные искатели приключений - чтобы присоединиться, нужно было лишь разделять желание предводителя жить вне законов и общепринятой морали. Сам по себе такой настрой, конечно, не делает из людей ночных налетчиков, но ведь вокруг который год шла война католиков с протестантами, и грех было не принять в ней посильного участия.
Барон фон Гляйвитц начал с того, что разорил центральную Германию, да так, что католики и протестанты объединились против него, заключив перемирие, а саксонские крестьяне добровольно предложили ему стать их господином. Но предводитель черных рыцарей лишь рассмеялся и велел оскопить каждого из пришедших молить о милости - к чему трусам мужское достоинство, если они не являются мужчинами в главном? Становиться же чьим-то правителем он вовсе не собирался, ведь это значило добровольно ограничить собственную свободу и принять общие правила игры. Его вполне устраивала та жизнь, которую вел он, а те, кто шел за ним в надежде однажды обрести положение в обществе, умирали от мечей собственных соратников прежде, чем успевали понять, что ошибались.
Первая изнасилованная женщина... О, это была пленная аристократка, совсем недавно бывшая неприступной красавицей, будущей супругой какого-нибудь игрушечного курфюрстика или даже королишки! Как только не развлекался с ней фон Гляйвитц, безземельный нищий барон, который, однако, делал что угодно и где угодно. Сначала он развлекался с ней прелюдно, на земле, но этого было мало, и он затащил ее в церковь, где его фантазия развернулась еще шире. Когда же покорное женское тело стало вызывать у него только отвращение, он отрезал ей груди и распорол живот, а потом долго и задумчиво играл на церковном органе все нравившиеся ему с детства гимны, получая от торжественной музыки не меньшее наслаждение, чем от только что завершившегося кровавого разврата.
Но пока он разорял земли в самом сердце Германии, это играло на руку австрийским и испанским католикам, а служить чьим-то интересам он не собирался. Поэтому он перенес войну на территорию Австрии, и быстро превратил процветающие земли Штирии в голодные, нищие пустоши. Когда же по его пятам устремились ландскнехты какого-то валленштейновского подельника, Бабенберга, он заманил их на земли ненавидящей австрийцев и венгров Богемии и там решил поиграть в "народного заступника". На его призыв бороться с "цесарцами" и "мадьярами" откликнулись тысячи крестьян, так что навстречу Бабенбергу фон Гляйвитц вывел не уступающее по численности, хотя и несравненно хуже подготовленное и вооруженное войско потомков гуситов и таборитов. Военное счастье сопутствовало "черным рыцарям" - сначала он заманил вражескую конницу в лес, где ее перекололи вилами и переделанными из кос пиками, а затем орущее и потрясающее дрекольем ополчение смяло имперскую пехоту. Растоптавшие и своих, и чужих черные рыцари под предводительством самого барона довершили дело. Но он не собирался становится и благодетелем чехов. Когда крестьяне-победители весело пировали после победы над ненавистным врагом, фон Гляйвитц и его воины покинули лагерь и напали на него ночью, едва ли не полностью вырезав тех, кто считал их спасителями.
Потом черные рыцари пронеслись по Венгрии, но об этом периоде их похождений известно только то, что наученные горьким опытом Бабенберга магнаты и имперские наместники предпочли не связываться с бароном, а крестьяне, помнившие еще колья Влада Цепеша и Стефана Батория, и вовсе не помышляли о сопротивлении "вампирам", "антихристам", "каре Господней". В это время он мечтал встретиться с самим Валленштейном, и случись это, он без труда собрал бы новую крестьянскую армию под лозунгом борьбы за независимость Венгрии, но великий полководец вообразил себя великим интриганом и погиб от руки убийцы, а престарелый граф Тилли, последняя надежда Австрии, предпочел не замечать того, что в его тылу действует враг, который будет пострашнее любых протестантов.
Однако вольной жизни черных рыцарей однажды пришел конец. Немецкие, чешские и венгерские крестьяне не могли бесконечно содержать воюющие за чуждые им цели полчища наемников и аристократов, и земли, на которых шли сражения, пришли в упадок. Грабить стало нечего. Все чаще и чаще фон Гляйвитцу приходилось нападать на селения не ради развлечения, а ради пропитания, все чаще он сражался с такими же бродячими панами, магнатами, графами и баронами, чтобы после победы отнять у крестьян то, что пощадили прежние грабители. Так продолжалось до тех пор, пока в глупой, но необходимой стычке с очередным "собратом по ремеслу" фон Гляйвитц не положил большую часть своих соратников, а эта потеря была невосполнимой. Все люди, которые могли бы занять место павших, давно уже погибли, уступив место тупым наемникам и забитым ополченцам.
Оставалось - умирать.

Как один, безмолвно выехали они навстречу наемникам Империи и застыли, ожидая, когда враг сам приблизится к ним. Австрийцы - или кто там отстаивал интересы Вены? - маршировали стройной линией, словно на параде. Пики, мечи, аркебузы - они бы еще пушек захватили, чтобы расправиться с полутора десятком воинов в краю, где даже некого призвать к оружию!
Барон фон Гляйвитц с нечленораздельным, звериным воплем выхватил из ножен клинок, и его примеру последовали все черные рыцари. Они погнали коней прямо на линию аркебузиров, стремясь хотя бы напоследок, перед самой смертью, насладиться чужим страданием и чужой кровью.
Первый ряд аркебузиров выстрелил - их линия с глухим треском окуталась дымом - и отступил за спины второго ряда. Рыцари фон Гляйвитца не понесли никаких потерь и продолжали нестись вперед.
Выстрелила вторая линия, и тоже отступила назад, освобождая место для третьей. Снова австрийцы не причинили врагам никакого урона, и в сердцах солдат начал шевелиться трепет перед этими извергами и убийцами, о которых так много рассказывают по всей Германии... Оставалось лишь несколько метров, считанные секунды - и рыцари фон Гляйвитца врезались бы в ряды аркебузиров...
Но выстрелила третья линия - почти в упор.
И это был конец. Крики людей и истошное конское ржание в пороховом дыму ознаменовало конец многолетней напасти. Когда же дым рассеялся, пикинеры и ландскнехты медленно пошли вперед, чтобы удостовериться, что из черных рыцарей никто не выжил. Навстречу им, тяжело опираясь на длинный меч, поднялся истекающий кровью фон Гляйвитц. Он не нашел в себе сил даже сдвинуться с места, и только с безмолвной ненавистью глядел, как пикинеры берут его в кольцо.
Словно в полусне, австрийские солдаты, завороженные дьявольской славой окруженного ими человека, выставили вперед копья. Барон хранил безмолвие до тех пор, пока острия не начали входить в его плоть - там, где она не была защищена старинным панцирем. Тогда он закричал, чтобы враги прикончили его одним ударом, но они, словно не слыша его, продолжали медленно пронзать его пиками. Наконец, пикинеры подняли его над землей, и крики барона оборвались. Мертвому фон Гляйвитцу отрубили голову, а затем его и всех его воинов сожгли вместе с оружием, доспехами и павшими конями.
По сей день саксонские, баварские, австрийские, венгерские и чешские крестьяне верят, что темными ночами по безлюдным улицам и умолкнувшим дорогам проносятся черные призраки всадников, несущие смерть и разрушение. Однако вряд ли фон Гляйвитц избрал бы для себя такое банальное послесмертие. Скорее всего, теперь он просто вернулся в те сферы, из которых в наш мир приходят подобные ему ниспровергатели и богоборцы